Глава 43. Едва увидел я сей свет…
«Едва увидел я сей свет, как надо мною смерть скрежещет…» – ужасался Державин. И совсем не зря: ведь приближение смерти в нашем бренном мире чувствует все живое. Вот взять, хотя бы, собак: почувствовав, что конец близок, они забиваются в нору или щель подальше, чтобы их никто не нашел, и там проводят последние часы. Доктор еще с детства и на всю жизнь запомнил, как рыжий и веселый пес по кличке Верный, проживший год во дворе их дома, вдруг бесследно исчез. И как он ни старался найти своего верного и непоседливого друга, все было безрезультатно. И только через пару дней (а дело было летом) запах выдал его последнее убежище: пес прорыл ход под дровяным сараем и так под ним и остался, пока его оттуда не извлек сосед. Потом его закопали в саду под фруктовыми деревьями, где росли абрикосы и сливы, а маленький Доктор, любивший фрукты и бегавший в сад по нескольку раз на дню, перестал вообще туда ходить. Так что весь урожай Матери пришлось собирать одной…
Так Доктор впервые столкнулся со смертью, хотя разговоры о ней – этой старухе с косой, какой ее себе воображают люди, слышал с самого раннего детства. Мать не могла забыть страшной истории с Отцом, когда «утром проводила его на работу здоровым и молодым, а вечером встретила в гробу». Эти слова она часто повторяла, жалуясь на свою нелегкую судьбу. Трагедия, случившаяся с Отцом, сломала ее на всю оставшуюся жизнь: она стала мнительной, суеверной и богобоязненной. Доктор помнил, как у них дома стала часто появляться сморщенная Старуха с иконками и молитвами и как потом Мать стала ходить в церковь и даже как-то потащила его с собой…
Полумрак и заунывное пение бородатого батюшки в странном одеянии, размахивающего дымящимся кадилом на цепи, большущие деревянные доски (тогда он не знал слова «икона») с намалеванными на них темными и грозными ликами, кресты с черепами и скелетами наводили страх. А пугающие и непонятные завывания со словами «смертью смерть поправ» довели его вообще до состояния полного ужаса. И страшные кошмары после посещения этой маленькой церквушки рядом с кладбищем долго преследовали его по ночам. Религия с тех пор ассоциировалась у него лишь с ужасом и страхом смерти. Впечатления детства о посещении «храма Божьего» Доктору запомнились надолго. Так же, как и странная история, рассказанная ему Матерью, о том, как изнывая от длительного стояния в кладбищенской церкви и разглядывая окружающих его людей, он, указав пальцем на ту самую Старуху, вдруг спросил:
– А что, эта бабушка тоже скоро умрет?
– Почему? – оторопев от неожиданности, озадачилась Мать.
– А вон ее встречают в гробе, – повторил он засевшую в голове фразу и показал пальцем на какую-то икону.
– Замолчи сейчас же, – испуганно зашептала она, – один лишь Бог решает, кого к себе прибрать.
И видно, Бог действительно решил это сделать, потому что Старуха эта преставилась на следующий день…
– Видение это было тебе, – так закончила свой рассказ Мать, о котором Доктор как-то вспомнил много лет спустя.
Вспомнил в тот год, когда его направили в госпиталь на военно-медицинскую комиссию, после которой и уволили в запас. В машине, на которой везли Доктора, оказался и знакомый майор – его преподаватель, страдавший от болей в спине, вызванных, как посчитал хирург медсанчасти, обычным радикулитом. Только вот радикулит этот не проходил больше месяца, несмотря на ежедневные процедуры и лечение. Майор говорил об этом всю дорогу, досадуя, что на носу летний отпуск, который он собирался провести исключительно на охоте где-то в глухой тайге.
– Но ничего, сейчас спину подлечу, и все будет в порядке, – бодро, но как-то неуверенно закончил он.
Доктор, впервые увидевший своего преподавателя таким растерянным, пригляделся к его лицу, и вдруг его охватили беспокойство и тревога. Тут и вспомнился тот рассказ матери и те самые слова: «проводила здоровым… встретила в гробу». Смутившись, отогнал эти мысли и поддакнул:
– Конечно, все будет в порядке…
Но, отыскав его на третий день в госпитале, понял, что тревога была не напрасной: у майора обнаружили опухоль позвоночника.
– Она совсем небольшая и доброкачественная, так что операция будет несложная, – все повторял тот слова хирурга, как бы надеясь на лучшее.
– Через пару недель выпишут…
Но вместо выписки последовали совсем другие события. Вроде бы после проведенной операции майор быстро пришел в себя, но на следующий день вдруг потерял сознание: без видимой причины у него началось желудочное кровотечение. И вновь он оказался на операционном столе, где ему отрезали треть желудка, после чего в сознание он уже не приходил. Так что когда ночью в реанимации он, по недосмотру медсестры, скатился и упал с кровати, сломав бедро и три ребра, то уже ничего не чувствовал…
Затем очередная бессмысленная операция и реанимация с теперь уже бесполезными капельницами. Потом, по просьбе жены, перевод в отдельную палату, где она, обливаясь слезами, круглосуточно дежурила у его постели, бесконечно повторяя, как молитву:
– Все будет хорошо, ты обязательно поправишься.
Но надеялась на лучшее только она. Майору было уже все равно, а окружающему персоналу – тем более. Как говорится, на нем все поставили крест. И врачи, и министерство обороны, быстренько списавшее его еще при жизни после военно-врачебной комиссии, состоявшейся сразу же после второй операции. Так из майора он превратился в инвалида, получившего вместо приличного денежного довольствия совсем неприличную пенсию. На эту пенсию и должна была впредь существовать его нигде не работавшая жена с двумя детьми.
«Вот так механизм министерства обороны избавляется от ненужных винтиков», – рассудил Доктор, поняв, что если здоровье подкачает, то и от него со временем могут избавиться точно так же.
Так что от предложения врачей оставить его на нестроевой службе он категорически отказался, предпочтя уволиться из армии навсегда… Обреченный взгляд майора и его жены, которые все уже понимали, но все же надеялись на лучшее, вспомнился Доктору спустя много лет на курсе онкологии в институте. Точно такой же взгляд он не раз замечал и научился безошибочно распознавать у раковых больных. В те годы советское здравоохранение еще руководствовалось «гуманной» установкой – не озвучивать больному настоящего диагноза. Рак желудка представляли язвой, меланому – воспаленной родинкой, так же, как и другие злокачественные образования – полипами, разрастаниями и прочим. Хотя, по правде говоря, многие больные догадывались, а нередко и точно знали, что на самом деле происходит с ними. Но не могли смириться с этим знанием, продолжая «подыгрывать» врачам…
«В нашей палате все больные – раковые, кроме меня. Врачи говорят, что у меня обычный полип…»
Но в глазах этих несчастных Доктор видел, что они все знают и понимают. Поэтому, наверное, его и не покидало ощущение полной безнадежности, когда обреченные на смерть, пытаясь обмануть свой рассудок, повторяли заученную версию своей болезни. А еще безнадежнее было то, что и сами врачи знали, что их пациенты знают правду. Так же, как и Раковый, умерший на первом самостоятельном дежурстве Доктора, эту правду знал. Потому-то Доктор и смог себе представить смерть несчастного во всех подробностях, как это и случилось. И никакой мистики в этом не было. Просто он с детства почему-то ощущал близкое присутствие смерти, ну, а позже – в мединституте – научился и видеть ее в глазах обреченных больных…
